ГОСПОДНЯ МОЛИТВА

Молитва "Отче наш…", как бы ни казалась она понятной, частоупотребляемой, и известной, гораздо больше того, что мы знаем о молитве. Это единственное, что Господь нам Сам даровал в ответ на просьбу апостолов научить их молиться. Почему же существует много других молитв? Но если мы внимательно посмотрим, то все другие являются так или иначе переложением молитвы Отче наш, каждая святоотеческая молитва есть ее интерпретация. На самом деле мы все время молимся одной молитвой, просто потом она представлена в молитвенном правиле разнообразно и более адаптировано к определенным обстоятельствам нашей жизни. Три составляющих молитвы - покаяние, благодарение, просьба. А молитва Отче наш, в этом смысле - нечто иное. Хотя в ней есть просьбы, но просьбы своеобразные, то, чего чаще всего мы не просим. Молитва "Отче наш" это указание пути к Богу и мольба о помощи в этом пути. Господня молитва концентрирует в себе весь мир христианский: в ней все собрано, раскрыт весь смысл христианской жизни, нашей жизни в Боге. 

Молитва начинается с этих двух простых слов - Отче наш, но они сразу ставят человека в неожиданное для него состояние. Мы, конечно, привыкли, считать, что Бог наш Отец. Но одно дело считать, что Бог наш Отец, или знать, что Он Себя называет нашим Отцом, а другое дело - быть в этих отношениях. По большому счету Бога Отцом может назвать только Сын, вторая ипостась Святой Троицы, потому что в существе Святой Троицы, Он есть Сын Божий. И поэтому, когда Сын Божий дает эту молитву Своим ученикам, тем самым происходит беспредельное возвышение самого человечества. Бог ставит человека рядом с Собой на совершено один уровень. Сын Божий и мы обращаемся одними и теми же словами к Богу Отцу. Это трудно даже осознать человеку. По какой-то привычке мы говорим, что Бог - наш Отец, Бог есть Любовь, но вот мы возводимся на этот уровень, мы вынуждены обращаться к Богу, как к Отцу… В притче о блудном сыне, сын, возвращаясь к отцу, хочет быть принятым, как наемник, но отец не дает ему договорить, потому что Богу не нужны ни рабы, ни наемники, только сыны могут быть ему близки. Когда мы просим у Бога что-то, мы часто обращаемся к Нему, как чужие, как не свои: как подчиненные к начальнику, как неимущие, к некоему существу, который все имеет и может от своих щедрот нам что-то дать, либо как к великому неизвестному и неисследованному источнику благодати, исцелений и чудес, но почти безличному, неузнаваемому, совсем незнакомому для нас. Мы знаем, что Бог есть, что он всемогущ, но мы знаем то, что в богословии называется апофатическим, то есть мы знаем Его непознаваемость. Наша душа чувствует, что Бог так далек, так непознаваем, так велик, что сказать Ему "Ты", как мы в молитве говорим, практически невозможно. Хотя мы и говорим Ему "Ты", но по настоящему сказать "Ты" Богу можно, когда Он близок тебе, когда Он свой, и ты ему не чужой, из состояния, когда все мое - Твое, и человек это понимает. Так можно обращаться только из состояния настоящей духовной связи, иначе все совершенно обессмысливается. Господь по милости своей подает нам просимое, но часто мы сами не верим, что Он может так много нам дать. Ведь вы смотрите, что мы просим, какие великие дары мы себе испрашиваем у Бога - смирения, целомудрия, послушания… всю сферу благодатной жизни Царства Небесного. Просим и не верим, что мы можем это получить. Мы читаем утренние молитвы, где написано так много для нас, так много выражено святыми отцами, и не верим, что это к нам может относиться, читаем как чужие молитвы, к нам почти что не относящиеся. Потому что и даже часто, когда мы просим Бога о каком-то вмешательстве в нашу жизнь, о каком-то посещении, мы обращаемся все-таки не как к своему, а как бы с такими словами, - Ну, ты же все можешь, что тебе, жалко что ли… Ему не жалко, но то, что мы просим, чужому не дается. То, что мы обычно просим у Бога, можно дать только своему, только родному. Чужому это дать нельзя. 

Мы говорили о том, что часто произносим слова "Отче наш", как чужие Ему люди, как не свои, иногда и не желающие и не ищущие этого сыновства, и не ищущие в Боге отцовства. Любая наша молитва будет сталкиваться с этими словами, которые могут стать непреодолимым препятствием, если мы говорим их, а сынами быть не хотим. Ведь гораздо удобнее относиться к Богу, как к отстраненному всемогущему существу, непознаваемому и неизреченному. Но раз Он Отец и Сам Себя так в этой молитве подает, значит есть в Нем глубокая познаваемость, узнаваемость и желание этого познания, иначе всякая молитва обессмысливается. Как же можно всыновиться Богу? Очевидно, что это невозможно сделать просто словесно, одним желанием, - вот я сейчас напрягу всю свою внутреннюю силу, всю душу в кулак соберу и как скажу эти слова! - ничего же все равно не получится… Должно быть, прежде всего, глубокое, живое, трепетное желание всыновления Богу. Ищите и обрящете. Но желание должно быть непрестанным, а не время от времени. Невозможно в какой-то момент быть сыном Божиим, а потом сказать - а теперь оставьте меня, мне было дано столько, сколько мне надо, я унесу и сделаю это своим, и большего я не хочу. А происходит это только через Христа, через Церковь, через Таинства, только через подвиг. Никаким образом всыновиться невозможно, как только через подвиг. Тем же самым образом, как Сын Божий искупает Человечество и делает его сопричастным Божеству, - это Его распятие, Его крестная смерть и Его воскресение. На самом деле сыновство в каждом из нас есть, мы его не должны искать вне себя, в каких-то книгах или учебниках. Оно заложено в нас, как образ и подобие Божие. Залог этого сыновства присутствует в каждом человеке, но путь к нему раскрывается в кресте. Если же Отец - наш, то каждый из нас должен быть близок друг другу, желанен друг другу, и друг без друга мы не состоимся, как сыновья Божии. Господь изначально создал человечество, как Церковь. Нехорошо человеку быть одному, - сказал Господь Адаму, - сделаем ему помощника. Когда Господь творит Еву из ребра Адама, это не только образ супружества, но, прежде всего, образ Церкви. Из Адама изымается некая часть, он становится неполным, но и Ева без Адама не полна. Должна быть плоть едина, тело едино. А единое тело во Христе, - это Церковь. Человечество не может быть полным, пока люди не соединятся друг с другом во Христе, пока они друг друга не восполнят собой. Заповедь "возлюби ближнего своего, как самого себя", раскрывает задачу человечества быть в любви, как в полноте бытия. Нет полноты бытия человеку, который замкнут на себе, который живет эгоизмом, который на себя направляет все свои действия. Он уничтожает себя, не давая полноты ни себе, ни другому. Но полнота, заключенная в слове "наш", позволяет всем нам быть Церковью и всем нам быть спасенными. 

Иже еси не небесех И в Ветхом завете и в заповедях постоянно упоминается, что Господь не имеет общего ни с чем материальным. Есть заповедь, чтобы не сотворить себе кумира из того, что вверху, из того, что внизу, на земле и под землей. Зачем же в молитву добавляется слова Иже еси на небеси Мы знаем о Боге не только то, что Он вездесущий, но что Он еще и всеобъемлющий. Вседержитель, мы говорим. Для иудеев того времени Бог, как Отец, воспринимался как, прежде всего, Бог-Отец иудеев, определенного народа, которому Он принадлежит по праву народа Божиего, богоизбранности. Такое впечатление может создаться для каждого, кто каким-то образом исповедует свою веру, как богоносную, настоящую, истинно православную. Но когда мы говорим в молитве - Сущий наНнебесах, - мы исповедуем отцовство Божие всеобъемлющее. 

Наше исповедание заключается именно в том, что мы признаем Бога Отцом для всех людей, так как Он - на небесах. Имеются в виду, конечно, не чувственные небеса, не небеса, состоящие из определенных слоев атмосферы, каких-то газов и т.д., а мир духовный, который больше, чем мир земной, мир невидимый, который больше, чем мир видимый, мир всеобъемлющий. И посему и отцовство, которое в Боге заключено, покрывает собой все творение Божие, и нет в этом мире ничего, что не было бы покрыто его отцовством, Его Божественной любовью. Поэтому всякое существо, сотворенное Богом, как существо живое и богоподобное, всякий человек принадлежит Его отцовству, а не только мы, род избранный, царственное священство, как привыкли о себе думать православные христиане. Каждый человек сотворен Богом, как богоподражательная личность, как сын. Поэтому и Тиртулиан, древний учитель Церкви, так и говорит, - душа по природе своей христианка. То есть всякий человек, где бы он ни родился, в какой бы культуре, в какой бы точке земного шара, в какое бы время, он всегда рождается, прежде всего, как христианин, чтобы стать христианином и в Боге познать своего отца. Нет для Бога никого, кто был бы Ему чужд и лишен Его отцовства. Это надо знать каждому из нас, потому что в этом заключается промысел Божий о мире. Иногда возникает такой вопрос, - существует ли некое предопределение, такое состояние, когда судьба и жизнь человека изначально предопределена Богом, как некая судьба. И существует и не существует. С одной стороны мы знаем, что Бог обладает всеведением, Ему открыта судьба человека еще до его рождения, существо человеческое от Бога не утаено. Но с другой стороны человеку дана свободная воля, человек сам собой распоряжается, и Господь никаким образом не может потревожить свободу человека. Он Сам нам дает такие образы в своем воплощении. Он рождается, как младенец, Которого Матерь Божия пеленает пеленами, связывает по рукам и по ногам. Он приходит в мир Богом, и с самого начала связан в своих действиях, не свободен, если хотите. Слово, может быть, не совсем соответствующее природе Божества, но оно еще раз потом определяется, когда Христос сидит у Пилата в темнице, связанный по рукам и ногам, несвободный, заключенный людьми. Мы говорим, что Бог совершенно свободен, Он так и говорит Петру, который пытается Его защищать, когда Его берут стражники в Гефсиманском саду, - разве ты не знаешь, что Я мог бы умалить Бога Отца и Он бы послал мне двенадцать ангелов. То есть у Него есть свобода защищаться, но Он связывает Себя собственной волей, чтобы человеческая свобода торжествовала даже таким образом. И в этом смысле предопределение о человеке существует только одно, - каждый человек предопределен ко спасению. Но это не значит, что каждый человек будет спасен. О каждом человеке есть задумка, воля Божия, промысел Божий о том, чтобы каждый был спасен, чтобы каждый осуществил свое изначальное сыновство в Боге, который всех объемлет Своим отцовством. Но осуществить свое сыновство дано только тем, кто употребляет для этого свою свободную волю, желает отечества в Боге и желает своего всыновления. А те, кто отвергают, те отвергают и спасение вместе с этим. Но говоря, что наш Отец сущий на небесех, мы должны понимать, что сыновство тоже небесное, оно осуществляется нами, как проникновение в небесное Царство. Когда и мы осуществляемся таким же чудесным образом, каким оно даруется нам свыше. 

Да святится Имя Твое… Открывая Свое имя Моисею, Бог сказал только, - Я Сущий. Я Тот, Кто есть. В этом открывается познание того, что если что-то и есть настоящее, то это - Сам Бог, а все остальное - относительное, существующее только постольку, поскольку есть Он. Бог - Сущий, но в Своей сущности Он непостижим, никаким образом не может быть до конца описан и определен. Поэтому непознаваемо имя Божие, в котором заключена Его сущность, даже то, которое Он открыл людям, - Яхве, или как оно переведено в синодальной Библии - Иегова. В Ветхом завете имя Божие запрещалось произносить. Только раз в году во время принесения пасхальной жертвы, когда священник окроплял кровью Святое Святых, он произносил это слово вслух, а все остальное время оно заменялось аналогиями - Господь, Вседержитель, Саваоф, это имена, которые определяют свойства Божии, а не Его сущность. Таких определений Бога существует множество, но мы не знаем и никогда не узнаем Бога по имени. Оно является тайной, - имя Божие, о котором мы просим, чтобы оно святилось. Но вот, в Своей последней первосвященнической молитве на Тайной вечери Иисус Христос говорит такие слова: "Я открыл имя Твое человекам, которое Ты дал Мне от мира". Что же это за имя, которое Христос открыл людям? Это - Он Сам. Потому что, как говорит Христос, все Твое - Мое, и все Мое - Твое, и Мы - Едины. Это 17 глава Евангелия от Иоанна, по своей глубине она раскрывает многие тайны отношения человека и Бога. Познание имени Божиего - это познание Самого Бога, и имя, которое Господь открыл человеку, дает нам такую возможность, - Бог познается через Своего Сына. Но познание Бога заключается не в знании о Нем, не в количестве богословских понятий, не в вычислении каких-то истин. Познание заключается в соединении с Ним. Первое соединение со Христом, которое дарует нам Господь, это святое крещение, в котором существует молитва на наречение имени. Какое же имя нарекают человеку? Еще до крещения человек приходит в храм, или приносят младенца, и первое, что делает священник, это читает молитву на наречение имени: "Да будет Имя Твое неотреченно на нем". Ему имя Божие нарекается, никакого другого. Христос не боится нам так доверять Свое имя, не боится, что мы Его именем потом будем всю свою жизнь подписываться. Это уже потом человеку дают имя в честь святого, но это не имеет принципиального значения, а является неким дополнением к тому, что он получает в наречении Божественного имени, имени христианина. Теперь он уже не просто человек, телесное существо, скопление действующих в нем биологических процессов, которые мы называем жизнью. Человек входит в род Христов, и с этого момента он на себе несет имя Божие - христианин. И вот мы молимся, - Да святится имя Твое, но каким образом мы можем восславить имя Божие? Не кричать же - Слава имени Твоему! Не можем мы большими буквами имя Божие написать, чтобы все видели свет и святость, исходящие от него. Мы молимся именно о том, чтобы, когда мы живем с этим именем, с кем-то встречаемся, действуем в этом мире, нас бы сразу узнавали. Так должно быть, так прежде узнавали настоящих христиан. Когда они где-то появлялись, что-то делали и говорили, сразу было понятно - христианин. Когда действует Господь, мы же узнаем Его, - вот, Господь посетил, помог. Так же должны узнавать и тех, кто носит Его имя. Когда мы произносим, - Да святится имя Твое, мы просим, чтобы это Имя в нас святилось. Идет человек по улице, а у него на лбу написано - христианин. У него в глазах светится, что он христианин. Он начинает с кем-то говорить, что-то делать, и все понимают, - это христианин. Все, что бы он ни делает, это есть проявление его Божественного имени. А по другому никак я себе не представляю, как оно может святиться. Не можем мы сделать, чтобы имя Божие святилось помимо нас. 

Да приидет Царствие Твое В этих словах мы призываем Второе пришествие и Страшный суд. Но эта молитва исключительно евхаристическая, потому что призывание второго пришествия, мы призываем, конечно Христа, мы призываем победу над злом, над Антихристом. Мы призываем Его придти, потому что мы Ему верны и готовы Его встретить. Это когда молились христиане первых веков, у них в молитве евхаристии звучали такие слова: "Да приидет образ мира сего", - то есть Господи, пускай поскорее закончится этот мир, пускай поскорее пройдет этот видимый мир и наступит Твое Царство. Хотя они прекрасно знали, что это сопряжено с пришествием Антихриста, с гонением на христиан, с внешними разрушениями, но совершенно этого не боялись, наоборот, желали, чтобы это поскорее всякое зло, искажающее мир, исчезло, и правда Божия воцарилась в каждом человеке. 

Хлеб наш насущный даждь нам днесь. 

Сегодня мы будем говорить о прошении, которое начинается словами: Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Когда мы обращаемся к Богу с этой молитвой, мы, конечно же, испрашиваем себе то, что почитаем необходимым для жизни в обычном житейском представлении. На другие языки, такие как английский или французский, хлеб насущный переводится как хлеб ежедневный, что предполагает совершенно бытовой смысл этого прошения. Когда мы просим у Бога нашу жизнь земную не оставить без Своего попечения, подать нам хлеб, которым мы кормимся, то под этим хлебом мы понимаем всю совокупность необходимого нам для жизни. В Своей нагорной проповеди Господь говорит, чтобы мы не заботились о том, что нам есть, или что нам пить, или во что нам одеться, потому что всего этого ищут язычники, а Бог питает и птиц полевых. И мы, как бы с упованием и надежной на то, что Господь нас напитает, просим, чтобы именно из Его руки нам подавалась пища на каждый день, чтобы мы никогда не были обойдены Его заботой. 

В шестой главе Евангелия от Иоанна Господь говорит о Себе, как о Хлебе, сшедшем с небес, и о том, что кто будет этим Хлебом жить, тот никогда не увидит смерти. Потому что это, - говорит Господь, - плоть Моя, и тот, кто не будет вкушать Мою плоть, тот не будет иметь жизни вечной. И когда мы говорим об этом, мы уже совершенно иначе представляем прошение в молитве Отче наш. В нем заключено не только прошение земных благ, обычных необходимых вещей для нашей жизни. Его глубокий смысл раскрывается в словах Священного Писания - не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих; и не только словом, исходящим из уст Божиих, но и Словом, которое есть Сам Бог, воплотившееся Слово. В греческом языке для обозначения насущный употребляют слово - ипиусиус, которое означает одновременно и насущный, (необходимый для существования), и пребывающий над всякой сущностью, сверхсущностный. И все святые отцы, толкуют это прошение в глубоком духовном и евхаристическом смысле. Не случайно молитва Господня поется на Литургии перед причащением Святых Христовых Таин. В этом прошении заключено именно прошение евхаристическое. Хлеба жизни мы просим в этой молитве. И когда мы просим этого Хлеба, когда мы просим, чтобы Господь Сам стал источником нашей жизни, это прошение становится очень ответственным. Потому что, когда человек просит в пищу Самого Бога, просит, чтобы Сам Господь Себя ему отдавал до конца, человек должен понимать, что прошение это - двухсторонее. Ведь невозможно просить у Бога насущный хлеб и при этом ничего не делать своими руками. В ответ на просьбу о земном хлебе, человек отдает свой обычный ежедневный труд, естественный для человека, исполняя заповедь, которую Господь дал при изгнании из рая: в поте лица своего будешь добывать хлеб свой. Мы просим Господа напитать нас земной пищей, а добываем ее сами. Но когда мы просим нам послать хлеб небесный, надо тоже понимать, что недостаточно просто попросить - вот дай! В ответ на это прошение мы тоже должны иметь настоящее желание и себя Богу отдать. Если хотите - отдать, как жертву. Я приведу пример, может быть, не очень корректный, но он немножко обнажает сущность происходящего. Языческая вера, языческие требы и жертвоприношения есть некое патологическое искажение настоящей духовной жизни. Всякая патология - это такая крайность сознания, когда все проявляется в искаженном виде. Самая крайняя патология языческого религиозного представления - это приношения языческим идолам в жертву своих детей, чтобы идолы ими питались. Это страшное, дикое искажение религиозной жизни, но искажается как правило то, что есть настоящего и истинного. А в настоящем, в сущности истинной веры есть жертва, принесение себя в жертву Богу. Не зря во время служб святым мученикам встречаются такие интересные образы. Вот на страстной неделе мы отмечали память священномученика Антипы Пергамского. В посвященном ему богослужении поется, что он был испечен сладким хлебом для Бога. Суть этого поэтического образа в том, что если мы просим Бога дать Себя нам в пищу, если мы в молитве Отче наш просим хлеба сверхсущностного, то наш ответ на это прошение - готовность принести себя в некое всесожжение Богу. Эта готовность выражается в молитве - И весь живот наш Христу Богу придадим. Знаком того, что мы этого желаем, является истинное желание причащаться, готовить себя к причащению каждую Литургию. Человек, который, не ищет этого, не ищет в принципе ничего. Господня молитва обессмысливается для человека, который не стремится и не жаждет причащения Святых Христовых Таин, как хлеба жизни. 

И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим. Здесь тоже двойное прошение, как практически и в каждом стихе молитвы Отче наш. Прости нам так, как мы прощаем других. Прости нам долги наши в той самой степени, как мы сможем оставлять долги нашим должникам. Или переворачивая смысл этой молитвы, она звучит так: не прощай, потому что мы не прощаем своих должников. Или - прости нас ровно настолько, насколько и мы можем простить. Это императивное прощение, которое является одновременно и осуждением самих себя. И прошение произнести не всегда легко, не всегда просто и безответственно. Потому что, всякий раз, как мы это просим, мы очень проводим жирную черту под своей жизнью, ограничиваем сразу все свое состояние души. Мы можем исполнять посты, читать утренние и вечерние правила, делать добрые дела, вообще жить полнотой духовной жизни, стремиться всячески Богу угодить, во всем, в помощи ближним, но как только мы произносим это прошение, и оказываемся неспособными кому-то что-то простить, то тут же зачеркиваем этим прошением все, что мы сделали. Все обессмысливается, сразу в прах повергается, все что мы сделали доброго, думая получить себе за это какое-то вознаграждение и покрыть тем самым какие-то свои грехи. Мы понимаем, что мы грешные, но я могу сделать что-то доброе, и это доброе вдруг покроет какое-то мое согрешение. И бессмысленно оказывается. Потому что единственное, что может покрыть наши прегрешения, как мы понимаем, это не совокупность добрых дел, или количество пожертвований, или молитв, но только одно: как мы умеем прощать; как мы умеем жить этим прощением, хотя бы готовностью к прощению. Потому что простить, на самом деле, нелегко. И очень часто человек и готов простить какие-то вещи, рад бы простить, а не может. Потому что все это возвращается в помыслах, возвращается с каждым днем. Один раз положил в своем сердце - я прощу, и сказал, - Господи, я прощаю, но при первом же случае все это возвращается, как непрощение, как неотдача этого долга, как постоянное желание еще раз востребовать с другого. Это очень сложный духовный путь. В этом смысле Господь, как всегда, милосерд. Он часто принимает не результат прощения, но сам путь прощения, как уже нечто совершившееся, само намерение, само движение по этому пути еще безрезультатное пока. В этом смысле главное - не отступать. 

И не введи нас во искушение 

Словом искушение мы называем, по крайней мере, два явления в нашей жизни. Прежде всего мы привыкли понимать его, как какое-то внешнее явление, толкающее нас на грех, и очень часто списываем на искушение то, что принадлежат лично нам, участию нашей собственной воли, сердца и ума. Вот такое искушение было, - говорим мы в таких случаях, - Опять искушение. Это слово стало такой дурной присказкой православных христиан. Во всем - сплошное искушение. Это во многом не так. С одной стороны, да, конечно, бес - он искуситель, он искушал Христа в пустыне тремя искушениями, которые до сих пор являются как бы центром нашей духовной борьбы. Но есть еще и наше самовольное абсолютное стремление жить по себе, для себя, а всех вокруг увидеть людьми, мешающими жить, и найти в них такие качества, которыми я свою гадость всегда могу оправдать. В этом есть наше собственное глубокое отпадение от Бога, и искушение тут не при чем. Это мы сами. Вспоминается такой случай из патерика. Игумен обходил кельи монашествующих и в окно увидел, как стоит монах со свечкой в неподвижном, согбенном молитвенном положении. Долго стоит, не шелохнется. Игумен тихонько зашел и увидел, что монах на самом деле на свечке печет себе яйцо Великим постом. Обернувшись и увидев игумена, он сказал, - Отче, прости, - искушение, меня бес искушает. А бес вылез из-под кровати и говорит, - нет, это не я, это он сам придумал. Или другой случай из более близкой нам церковной истории, из жития преподобного Амвросия Оптинского. Как-то он шел в скит и видит, что на заборе сидит бес, ножками качает. Преподобный спрашивает, - Ты что тут делаешь? А он, - А что мне еще делать, никакого дела в вашем монастыре нет. Такие монахи, что их искушать не надо, без меня все в порядке. 

А есть, действительно, искушения. Так сатана искушает Господа в пустыне после крещения. Он искушает Его, как человека, ведь Бога нельзя искусить, и в Его лице - все человечество. И поэтому все человечество до сих пор искушается этими тремя искушениями. Первое искушение, когда бес говорит Христу, голодному человеку, который сорок дней постился и взалкал, - Скажи, чтобы эти камни сделались хлебами, Ты же можешь. И вот, случилось так, что в силах человечества все безжизненное сделать необходимым источником жизни, как хлеб. Современный прогресс, который нас питает, и есть, собственно говоря, те камни, которые сделали для нас хлебами. Все материальное, бессмысленное и ненужное сделалось для мира сего источником постоянного потребления. Мир стал великим потребителем. Единственное, что сейчас строится по настоящему, это гигантские магазины, где камни становятся хлебами. Сумасшедшее человечество бесконечно пытается наполнить свою ненасытную утробу. Вот это искушение настоящее. Оно мировое - это искушение человечества. Человек становится потребителем, все человеческое стало потребительским. Потребительские права возводятся в ранг новой морали, определенных законов. "Я имею право потреблять то, что я считаю нужным". Люди потребляют друг друга и все вокруг себя. Человеческое естество может потреблять себе подобных, и это нельзя назвать ни развратом, ни грехом, - Я потребляю, имею право! И какая разница, кого я потребляю, противоположный пол или однопольных своих. Кто посмеет сказать, что я делаю что-то не то, тот враг человечества. Всякая мораль, нравственность, закон Божий, определяющий нормы человеческих отношений, становятся враждебными. Вот это искушение, которое всегда, во все века предлагалось человечеству и каждому человеку. Как на него отвечать, показывает нам Господь, - Не хлебом единым жив человек. И в нагорной проповеди Он говорит, - Взыщите прежде Царства Небесного и правды его, а все остальное приложится вам. Второе искушение, когда бес ставит Христа на крыло храма и говорит - Сбросься вниз. Не искушай Господа Бога своего, - отвечает на это Господь. И это искушение тоже каждому из нас предлагается. Вот смотри, какой мир перед тобой лежит, давай-ка полетим! Давай-ка воспарим! Плюнем на все и во все тяжкие рванемся! Вот она - свобода! Как птицы будем летать. Есть свобода абсолютная, безграничная! Делаю все, что я хочу. Можно в бездну рвануться. Ничего не случатся, нормально, только попробуй! Ведь тебя же ангелы подхватят, не бойся. Это такая свобода, когда ты летишь! Но вот вопрос, - Куда ты летишь? Летишь обычно вниз. Но чувство полета-то каково! Завораживающий восторг каков! Пока ты еще до низа долетишь… Второе искушение, которое дается человечеству - безграничной свободы. Попробуй это, попробуй то. Ничего не будет, все хорошо, все позволено. Свобода - это и есть идеал. Нет никакой нравственности, есть свобода. Нет никаких критериев, есть свобода. Есть свобода, за которой на самом деле ничего нет, кроме смерти. А третье искушение, - Поклонись мне, - говорит сатана. Такое простое и буквальное, - Поклонись мне, и все тебе будет. Сделай вид, что Бога нет, что нет никакой духовной жизни. Сделай вид, что есть только законы мирского бытия, что тебе нужно в этом мире достичь всего, но без Бога. Не будем долго об этом говорить, это всем понятно. К каждому из нас рано или поздно эти три искушения приходят. Как мы их встречаем, и как мы с ними боремся? Здесь нам пример нашего Спасителя, который на каждое искушение ответил от лица людей, искушаемый, как сын Человеческий. 

Второй смысл искушения - это испытание. В церковнославянском языке оно так переводится и происходит от слова - искус, искусный, тот, кто прошел испытания, кто по настоящему владеет ремеслом. Переплавку золота, кстати говоря, когда переплавляют нечистую породу в чистую, тоже по церковнославянски называют искушением. В этом смысле нас искушает Бог. То есть, с одной стороны нас искушает лукавый, а с другой - испытывает Господь. Как Бог искушает, мы видим в Священном Писании. В книге Бытия написано, как Бог искушал Авраама. У Авраама от Сары родился долгожданный сын Исаак. Дорос он до зрелого возраста, кто-то считает, что он был отрок, кто-то, что он был в возрасте Христа. И тогда Господь стал искушать Авраама. Он сказал: иди на гору Мариа, возьми с собой своего сына и принеси его в жертву всесожжения. Авраам нагрузил своего сына вязанкой хвороста, и они пошли взбираться пешочком на гору Мариа. Она находится недалеко от Голгофы, на том самом месте по приданию сейчас находится мечеть Амара. И все время Исаак спрашивал, куда мы идем? Где же агнец для сожжения? Авраам отвечал - Господь пошлет. Они доходят до горы, и отрок все спрашивает, где овечка, не понимая, что он и есть овечка. Авраам, которому было обещано от Бога, что именно через Исаака благословится весь его род и умножится, как песок морской, как звезды небесные, идет, исполняя волю Божию. Доходит до горы, связывает Исаака по рукам и ногам, заносит нож для заклания, и тут является ангел и освобождает Исаака, заменяя его овечкой. Авраам принимает от Бога заповедь принести своего сына в жертву и верит в то, что от этого сына произойдет род человеческий. Вот это и есть искушение. С этого момента Авраам называется отцом верующих, потому, что вера его определяется не только знанием о том, что Бог есть и ему надо приносить жертвы, не только тем, что он исполняет Его повеления, а тем, что он настолько верит в Бога, что может в себе, в своем уме совместить совершенно несовместимые вещи, не поколебавшись ни в одном из этих двух обетований.