БЕСЕДА ОБ ИСПОВЕДИ







Александр Дворкин: Мне хочется сказать буквально несколько слов. Поскольку мы говорим об исповеди, то хотелось бы, чтобы у вас было некое представление о нынешнем чинопоследовании, то есть о том, как исторически сложилось то, что мы сегодня вкладываем в понятие исповеди.

В ранней Церкви исповеди в нашем понимании не было, хотя все таинства, конечно, присутствовали в Церкви с самого начала. Так,  таинство брака существовало с самого начала, хотя чин венчания сложился только после VII-VIII века. Это касается и таинства покаяния. Несомненно, само понятие о покаянии заложено в тексте Нового Завета, например об этом пишет апостол Иаков. Одновременно, очень многие считали, что основное покаяние человек приносит при крещении: он рождается в новую жизнь как святой, отделенный от греха. Если человек в ранней Церкви совершал тяжкие грехи (убийство, блуд), то он фактически отпадал от Церкви и от Христа. Другие смертные грехи, по сути, рассматривались как отречение от Христа. 

Отец Алексей: Если вы помните, в апостольских посланиях апостол пишет: "...а такие грехи как блуд не должны даже именоваться у вас". То есть в христианской общине отношение к смертным грехам было таким, что они в принципе в жизни христианской отсутствовали. Поэтому мы и называем жизнь первых христиан образцом высокой нравственности. Подобные вещи в общинах не должны были даже возникать, они появлялись как нечто сверхординарное, совершенно неестественное и ненормальное, были катастрофой. 

Александр Дворкин: В послании к коринфянам апостол Павел это подчеркивает.

Понятие покаяния существовало, но не было сформулировано. Первый кризис был в 250 году, он известен под названием гонений Декия, который требовал, чтобы у каждого жителя империи была справка о благонадежности. Для этого нужно было пойти в муниципалитет и принести жертву перед статуей императора: бросить на жаровню несколько зернышек ладана. Вплоть до этого такие всеобъемлющие проверки не проводились, человек мог быть всю жизнь христианином, совершенно спокойно жил и умирал, и никто его ни о чем не спрашивал. Здесь же дать ответ должен был каждый. Несколько императоров до Декия не обращали особенного внимания на Церковь, и примерно поколение Церковь жила в мире и несколько расслабилась. На этой новой волне случилась массовая волна отпадения от Церкви, так как многие люди не выдержали страха этого испытания. Кто-то бросал зернышки ладана, кто-то давал чиновнику взятку, чтобы те выдали им справку без этого. В общем, произошла катастрофа. Через несколько месяцев Декий был убит, и тогда встал вопрос, что делать с массой отпавших. Люди возвращались, плакали и говорили, что раскаиваются.

Очень остро встал вопрос о втором покаянии, который привел к разделению. Многие полагали: раз отпал, Господь тебе судья, кайся всю жизнь, может быть, тебя Господь как-то потом и примет, но Церковь не имеет власти, чтобы тебя возвращать. Но в конечном итоге Церковь приняла решение, что она может и должна принимать обратно кающихся после более-менее продолжительного покаяния. Некоторых принимали после нескольких лет отлучения, некоторых – только на смертном одре. Многие из-за этого отделились, посчитав, что Церковь нарушила свои принципы. Начались церковные расколы. Но после этого на церковных сборах было установлено, что Церковь может примиряться с кающимися и возвращать их назад. Далее это стало развиваться во втором и третьем поколениях.

Подобная история произошла и со смертными грехами. Совершив их, люди несли публичное покаяние: они не причащались, они выходили вместе с оглашенными, на службе стояли не в храме, а в притворе. Вопрос еще и в том, насколько публичной была исповедь в тяжких грехах. По этому вопросу единого мнения нет. Скорее всего, была и тайная исповедь перед специально назначенным пресвитером, но была и публичная. Я думаю, что во многих случаях публичная исповедь была неизбежной, так как города были небольшими, и все друг друга знали, человек совершал грех у всех на виду. Раз ты перед всеми грешил, то имей мужество и перед всеми покаяться. Постепенно это сделалось достаточно соблазнительным. Развивалась практика того, что человек приносит покаяние перед специально назначенным пресвитером, который является свидетелем его покаяния.

Одновременно развивалось монашеское делание, монашеская борьба с помыслами и отсечение внутренних грехов. К монахам приходило как множество учеников, которые хотели сделаться монахами, так и миряне, которые хотели получить тот или иной совет о том, как им жить. И опытные монахи, и старцы принимали людей и проводили беседы об их внутреннем устроении, о том, как подавлять греховные помыслы, о том, как бороться с грехом в себе, как не допускать себя до греха. Но это не была исповедь, потому что надо помнить, что монашеское движение очень долго было мирянским. Это сейчас у нас черный монах воспринимается как клирик. Но вообще монахи – это миряне.

Отец Алексей: Ну, не миряне, но, скажем, не священники.

Александр Дворкин: Тогда это воспринималось как совсем миряне, сейчас это некий такой особый мир.

Отец Алексей: Это мир посвященных, давших обеты, мир, отделенный от мира, инобытие. Мирянами их уже не назвать.

Александр Дворкин: Лаики.

Отец Алексей: Именно, что не лаики. Слово «лаик» в современном контексте означает практически «агностик». Лаик – это тот, кто к Церкви отношения не имеет. В современных языках мира – английском, итальянском и французском – это означает: я вне Церкви.

Александр Дворкин: Монахи не могут отпускать грехи.

Отец Алексей: Монахи не священники, они просто монахи.

Александр Дворкин: Они выслушивали и давали советы. Наша исповедь в современном понимании объединила в себе два элемента: покаяние в грехах и некая беседа о внутреннем устроении, чтобы выслушать совет, как не допускать до тех грехов, которые отделяют человека от Церкви.

Отец Алексей: Мы продолжаем беседу о практике исповеди, которая на сегодняшний день сложилась в русской православной  Церкви и о том, насколько эта практика адекватна той жизни Церкви, в которой мы с вами пребываем. У нас уже было несколько дискуссионных публикаций о том, как следует подходить и приступать к причастию, и что такое исповедь, и каким образом человек в этой исповеди достигает настоящего покаяния и исправления своей жизни. Мы будем эти публикации продолжать

Покаяние и исповедь – это не просто разные слова, но слова, обладающие разным смыслом, это разные понятия. Покаяние – это настоящее внутреннее делание человека, к которому призывает нас Евангелие: «Покайтесь, ибо приблизилось царство Небесное» (Матф.3:2), «Пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Матф.9:13).

Сам слово «покаяние» не предполагает какого-то одномоментного акта. Покаяние в человеке рождается, живет и достигает своего плода. И вот, когда покаяние в сердце человека достигает своего плода, тогда человек идет на исповедь, чтобы принести свое покаяние. На исповедь приносится именно покаяние. Но само покаяние – это то делание и та задача, которая стоит перед жизнью христианина. Человек не может приступать к покаянию время от времени. Покаяние – это то состояние внутреннего делания, сокрушения сердечного, самоукорения сердечного, внимания к своим мыслям, чувствам, поступкам, словам, которое сопровождает человека в течение всей его жизни. Покаяние – это каждый день. Человек не может прожить некое количество времени, а потом к концу недели подумать: так, что это у меня там с покаянием? Сейчас мы это покаяние быстренько зафиксируем. Что-то я не чувствую покаяния, говорят многие. Иду на исповедь, а покаяния не чувствую.

Это обычные и очень типичные для нас дела, связанные с неправильным пониманием. Мы склонны все формализировать и доводить до системного вида, до формы, которую можно определить, с ней пребывать, потом ее же передавать другому, объяснять, как это бывает, и что это значит, и в такой легкой форме передавать это все дальше и дальше.

Александр Леонидович показал легкими мазками, как это в истории случилось, но следует вычленить и еще один исторический период – послеконстантиновский. В этот период христианство получило права государственной веры, прекратились гонения, и христианство стало массовым явлением. Все это похоже на то, что происходит сейчас. В этот период нравственная планка христианской жизни резко упала вниз.

Христианство действительно жило высокой нравственной и чистой жизнью святых во времена гонений, и это понятно. Христиан было мало, христиане друг друга знали и дорожили своей верой до смерти. Словом, христианство было бескомпромиссным по отношению к себе и к другим. И возникали расколы, когда многие христиане не принимали отпавших за христиан и не хотели видеть их среди своих братьев.

Но тут появляется новый образ христианства. Язычники чувствуют, что в христианстве у них есть возможность жить жизнью тех людей, с которыми общается сам император. Сам император – христианин, он поддерживает веру, он собирает соборы, он дарует епископам элементы облачений, которые явно равняют их с императором. Например, у епископа появляется саккос. Это не священническая, а императорская одежда, до этого епископы служили в фелони, как и сейчас священники служат. Но вдруг появляется саккос. Вдруг простенькая митра, символизирующая терновый венец Спасителя, превращается в настоящую царскую корону. Митра, которую сегодня носят священники, это настоящая императорская византийская корона. Посмотрите на портрет Алексея Михайловича где-нибудь в Историческом музее. Алексей Михайлович будет без омофора, но в саккосе, с поручами, с крестом, по виду епископ и епископ. А ведь он просто одет как византийский император, не более того. И так далее.

Понятно, что теперь быть христианином плюс ко всему еще и отчасти выгодно. Хотя в течение некоторого времени и язычество еще заявляет о своих правах и ведет с христианством борьбу. Но в целом империя очень быстро становится христианской, между тем как уровень жизни остается языческим.

Представьте себе, что гладиаторские бои в Римской империи проходили чуть ли не до VI века, и ходили на них христиане. И закончились они тогда, когда один из пустынников зашел на арену какого-то языческого цирка и попытался остановить бой гладиаторов. Толпа христиан в ненависти от того, что им мешают наслаждаться пролитием крови, растерзала святого Телемаха, этого подвижника. После этого император запретил гладиаторские бои.

Сам уровень жизни и ее наполненность грехами становится другим, и исповедь становится не только элементом церковного суда – принять в Церковь - не принять в Церковь, наложить епитимью - не наложить – но еще и элементом духовного врачевания, исправлением жизни целых народов. И Церковь с этим, в общем, справляется через проповедь…

На этом уровне возникает и монашество, как протест против жизни христиан, которые живут не по заповедям. Христиане уходят из больших городов, чтобы жить по-христиански. Раньше о том, что жить надо по-другому, свидетельствовали мученики, а теперь так начинают свидетельствовать преподобные. Христос не среди этих больших городов, а в пустыне. И к этим людям начинают приходить из городов и у них поучаться, что такое настоящая христианская жизнь.

Самое главное, что уясняют христиане, что покаяние – это способ жизни. Этому учит аскетика. В некоторых случаях, когда мы читаем аскетические учения святых отцов, этот принцип может восприниматься нами как строгое ригористическое учение, которое постоянно заставляет человека думать о себе, как об очень греховном, недостойном и нечистом. Но, между прочим, мы должны понимать, в контексте какой жизни и какого мира писались творения святых отцов раннего Средневековья. Тогда человеку надо было понять, что его жизнь требует постоянного внутреннего покаяния, исправления и движения к Богу.

Появляется серьезный корпус аскетической литературы от книг преподобного Антония Великого до книг отцов-пустынников Макария, Кассиана Римлянина, Иоанна Лествичника и т.д. Там говорится о покаянии, которое, конечно, было связано с монашеским деланием, но распространялось среди мирян. Наиболее распространенной рукописью осталась «Лествица», и переписывали ее не монахи, а миряне.

И тогда все-таки исповедью, то есть врачеванием, начинают заниматься специально назначенные священники. Епископ вручает грамоту, которая дает духовнику право принимать исповедь. К этой грамоте прилагается формальное научение о том, за какие грехи насколько человека отлучать от Церкви. Возникает каноническое церковное право, которое рассказывает, как этот духовник должен реагировать на те или другие грехи.

Эти канонические правила очень суровые: за убийство – отлучение от Церкви на 20 лет, за прелюбодеяние – на 15 лет, за блуд – на 7 лет, колдовство и занятие оккультными вещами приравнивается к убийству, и человек отлучается от Церкви на 20 лет. К убийству приравнивается и убийство ребенка во чреве. По этим канонам за обращение к гадалке или магу священник отлучает человека на 6 лет.

И эти каноны никто не отменял. Как они были приняты в Средние века, так они до сих пор и существуют. Понятно, что размах греховной жизни в византийской империи в частности или в христианской ойкумене в целом был достаточно серьезным. Жесткие правила были характерны еще и потому, что тогда представления о каноническом законе и праве было вполне сопоставимо с государственными законами, и воспринималось это на уровне необходимого исполнения. В течение длительного времени несение епитимьи было открытым и публичным, и покаянию, за которым следовало серьезное отлучение, всегда подлежали грехи, которые отлучали человека от Церкви.

При этом в жизни христиан всегда существовали грехи, которые существуют в жизни каждого человека: осуждение, раздражение, невнимание на молитве, нерадение, лень, сплетничество, мелкая и не мелкая ложь. Таких грехов масса, мы с вами их перечисляем в молитве перед сном – ежедневное исповедание грехов. Хотя там есть и «лихоимство», то есть разбой, и «мшелоимство», о котором мы даже не понимаем, что это. А ведь популярный грех.

В течение времени исторически складывается так, что духовники – становятся врачевателями серьезных и страшных грехов, а исповедь становится тайной. Всякий человек может тайно прийти к священнику, и тот покроет его своей любовью, и о нем никто ничего  не узнает. Кроме этого, для совершенных существует монашеский институт, куда приходят люди и рассказывают о своих помыслах. Серьезно и внимательно изучают свою духовную жизнь, исповедуют помыслы. Но это монашеский образ жизни, потому что тот, кто исповедует помыслы, принимает от старца некую форму послушания.

Потом в мире все ломается. Потом в продолжение византийской Церкви начинает существовать русская Церковь, которая получает крещение тысячу лет назад и получает греческих митрополитов, которые приносят на Русь свое право и сталкиваются здесь со следующей ситуацией: очень большая территория, очень мало храмов, очень много людей. Как это было тогда, так это и по сей день.

Какое-то время практика покаяния продолжается через Грецию, но со временем на Руси право исповедовать получает каждый священник. Ну не наберешься духовников для таких просторов! По зиме пойди попробуй поезди к духовнику. Своего собственного духовника обязательно имеет каждый князь, для народа им становится приходской священник.

Византия пала, Русь осталась. Византийская практика исповеди превращается неизвестно во что, так как страна находится под османами, до исповеди даже не доходит.

На сегодняшний день в Греции принята такая практика: храмовые священники практически никогда не исповедуют. Придя на литургию в греческий храм почти никогда нельзя увидеть священника, который исповедует. Все исповеди переместились в монастыри. Исторически это тоже понятно. Монастыри были маленькими уголочками церковной жизни, куда люди приходили за духовным советом, изливали свою жизнь и каялись перед опытными духовниками. Сегодня духовниками в грекоговорящих православных Церквях являются монахи, к которым люди специально приезжают на исповедь. Они приезжают в монастырь, где живут несколько дней, молятся, готовятся, и для них исповедь – это событие, к которому они готовятся в течение долгого времени.

В этом смысле их жизнь в монастыре, их связь с духовником и исповедь существует на таком уровне: несколько раз в год христиане приезжают в монастырь, чтобы пожить особенной духовной жизнью, оторваться от мира, погрузиться в подвиг, принести настоящее глубокое покаяние и жить дальше. Служба идет как обычно, к причастию приходят и причащаются без всякой исповеди.

Дело доходит до того, что в Греции существует огромное количество людей, которые ни разу в жизни не были в монастыре. Причина: множество хозяйственных забот - сейчас овцы, потом козы, потом оливки поспели, потом еще что-то такое, а уж потом поеду. К сожалению, это довольно широко распространенное явление. Есть люди, которые живут активной духовной жизнью, а есть те, кто приходит в храм по традиции.

Представьте себе маленькое греческое село, в котором 8-9-10 маленьких храмов. Это не значит, что каждый день во всех храмах идет литургия, но тем не менее. На три-четыре села свой епископ. Или, например, остров Крит, на нем 5 епархий плюс архиепископ Крита. Весь Крит от края до края – 300 км,  и это самый крупный греческий остров.

При этом в Греции нет исторически сложившейся традиции, что к причастию и литургии надо готовиться особенным образом. У греков существует совсем отличная от нашей форма утренних и вечерних молитв, подготовки к причастию. Все, что у нас есть, появилось в конце XVIII века, может быть, чуть пораньше и пришло с Украины. Есть мнение, что мы пользуемся практически униатскими молитвословами, пришедшими к нам с Украины и из Белоруссии и переведенными с польского.

В России же складывается следующая форма исповеди. Любой священник является и настоятелем, и духовником. У нас не так как в Греции, где в одном селе 10 храмов. У нас наоборот: один священник на 3-4-5 деревень.

К началу XX века на Руси сложилась такая практика причастия:  было принято причащаться постами (4 раза в год) и, может быть, в день своих именин, причащаться же чаще считалось вредным и неблагочестивым. Подобное причастие было связано с тем, как священник окормлял свою паству. В одной из повестей Чехова можно прочитать, как один христианин говорит другому: « На той неделе говела та деревня, а на этой – наша говеет».

Чем деревня отличается от села? В селе есть церковь, в деревне церкви нет.

В село приезжает деревня, потому что ей назначено было говеть. И в назначенное воскресенье священник исповедует и причащает село Иваньково. Село Иваньково первую неделю отговело, причастилось. Все, на этом пост в селе Иваньково закончился, и оно живет до следующего Великого поста. А в следующее воскресенье приезжает деревня Никольское. Поисповедовалась, причастилась. И таким образом складывается практика того, что исповедь и причастие идут в одном блоке говения. Я говею, исповедаюсь, причащаюсь, получаю справку о благонадежности, о которой говорил Дворкин в контексте Римской империи.

Получается, что четыре раза в год – норма, минимум – один раз в год. Естественно, когда человек причащается 1-4 раза в год, то для него исповедь – это серьезное событие, к которому готовились. Говели перед причастием неделю, читали и молились так, как не читали и не молились никогда раньше в своей жизни, потому что до этого руки не доходили. Исповедь и причастие становятся событиями. Такая событийность в российском сознании рождает традицию: я исповедаюсь, и причащаюсь, и, вместе с тем, я готовлюсь к причастию.

XX век разрушил эту традиционную систему, хотя ее еще раньше своим ревностным служением разрушали некоторые священнослужители. Например, паства отца Валентина (Амфитеатрова), который служил в Архангельском соборе Кремля,  причащалась еженедельно. Таким образом поступал отец Иоанн Кронштадский, и потом его ученики, например, отец Алексей Мечев. Они стали распространять иную практику отношения к причастию. Причастие переставало быть для людей каким-то особенными исключительным явлением, которое происходит с ним несколько раз в год, а необходимой потребностью ежелитургийного общения со Христом, постоянного наполнения себя милостью Божией и самой жизнью во Христе.

Можно сказать, что с этого момента началось литургическое осмысление того, что человек не может жить без Христа и причастия. Причастие – это причастие любви Божьей. Причастие – это причастие вечной жизни. Причастие – это хлеб насущный, без которого нельзя жить.

И вставал вопрос о том, как же можно исповедоваться каждую неделю, а то и чаще… А куда деваться?

Грянула революция, грянули гонения на Церковь, и этот вопрос начал решаться совершенно по-другому. Там, где был священник, там всегда было причастие и исповедь. Храмы были закрыты, люди добирались до храма за 500-600 километров, и опять исповедь и причастие встали в один ряд. Просто не было возможности сделать по-другому. И когда гонения кончились, а храмов оставалось очень и очень немного, сохранилось сознание того, что исповедь и причастие – это одно и то же, что они существуют в спайке. Согласно опыту XIX века причащаемся редко, причащаемся четыре раза в год, причащаться чаще неблагочестиво.

Может быть, вы об этом уже и не знаете, потому что вы в Москве живете, а где-нибудь в провинции, например в Пензенской области, наверняка до сих пор не причащают на Пасху потому что это неблагочестиво. Не причащают на Пасху, не причащают в родительские, не причащают на Рождество, не причащают на Крещение, потому что достаточно воды взять с собой. И тогда в народе появилось выражение «сухое причастие», то есть артос и крещенская вода. И всю середину и конец XX века вплоть до начала нынешнего так называемого церковного возрождения к причастию подходили несколько раз в год.

Помню, был алтарником в храме неподалеку (Петра и Павла). Там служил очень хороший, просто замечательный священник отец Аркадий, который очень любил службу, пел прекрасным голосом, но никого не причащал. Он говорил так: «Ну как же вы не понимаете? Чтобы причаститься,  надо же каяться. А покаяние – это состояние грусти и плача, а тут праздник. Разве можно плакать в праздник? Нельзя». И он никогда не причащал на Пасху. Тогда священники причащали нас, алтарников, на Пасху после службы в алтаре, чтобы отец Аркадий не увидел. Отец Аркадий никого не причащал на престольные праздники, потому что в его голове существовала четкая связь между причастием и покаянием, плачем, растерзанием одежды. А Пасха – это праздник. Так что ты уж как-нибудь в другой раз причастись, потому что ты грешный человек, а на праздник ты уж порадуйся, сядь за стол, разговейся. Вот так.

Потом вдруг все поменялось, особенно в больших городах после того, как стали издаваться книги, после того, как появились более-менее образованные священники. Были изданы книги митрополита Антония, протоирея Александра Шмемана, Иоанна Мейендорфа. Вдруг появилась книга Никодима Святогорца о постоянном причастии Святых Христовых Таин. И стало понятно, что невозможно причащаться четыре раза в год. Люди хотят причащаться на каждой литургии, люди хотят причащаться по воскресеньям, люди хотят причащаться в праздники.

И тогда возник конфликт, который до сих пор не разрешен и продолжается в церковном сознании: это проблема благочестивого и напряженного отношения к принятию Святых Христовых Таин, которая связана с внешней формой подготовки и частым причащением.

Существует довольно монолитная и большая группа фундаментально настроенных священников, которая считает, что причащаться часто все-таки можно, для них частое причастие – это раз в месяц или раз в 2-3 недели. Эти священники не настаивают на причастии четыре раза в год, уже хорошо. Основанием для причастия раз в две недели называют отца Иоанна Крестьянкина, а с ним не поспоришь, потому что он обладает величайшим авторитетом. Отец Иоанн Крестьянкин благословлял всем причащаться раз в 2-3 недели. Но эти священники полагают, что подготовка к причастию должна состоять в усиленном посте, вычитывании канонов и последования и подробной исповеди.

Часть духовенства, к которому в том числе принадлежу и я, предлагает иную форму подготовки к причастию. Мнения разные, но мы считаем, что причащаться по желанию и по стремлению людям все-таки можно на каждой литургии. Весь строй литургии, весь ее смысл и все ее молитвы говорят о том, что люди пришли в храм именно причаститься, а не просто подать записочки и отстоять службу.

При этом подходе невозможно применять к людям вышеозначенный образ подготовки к причастию, потому что это обессмысливает все. Человек не может поститься перед каждой литургией. В нашем церковном календаре и так постных дней вместе с постами значительно больше, чем непостных. В позапрошлом году постных дней было 206. А если еще и перед причастием поститься?

Получается, что человек сам будет отступать от причастия, потому что он по-человечески не в состоянии выдержать такой образ подготовки к причастию. Он решает, что не будет так часто причащаться не потому, что он не хочет, а потому, что он не может так часто поститься. Люди живут в большинстве своем в семье, должны же когда-то и дети рождаться.

И есть два варианта: либо я не причащаюсь, либо я не пощусь. Здесь на весы встают два понятия и, мне кажется, что логичнее, и умнее, и духовнее, и благочестивее выбирать все-таки встречу со Христом, чем формальное отношение к этой встрече. Тем более, что христианин постится в среду и пятницу. Разве это не есть постоянная подготовка ко встрече со Христом?

Далее идет речь о чтении канонов. Я очень хорошо понимаю, что невозможно в течение долгого времени каждую неделю читать одни и те же тексты, так как они выхолащивают внимание и благоговение. Человек-то не маленький, мы имеем разум и свободу, данные нам Богом. Разве мы сами не можем заменять себе чтение этих канонов на другие способы молитвы? Уровень нашей свободы достаточно широк, можно вместо одного канона, прочитать что-то другое. Например, вместо канона Ангелу-хранителю прочитать по четкам 50 молитв ангелу-хранителю: «Святой Ангел Божий, хранитель мой, моли Бога о мне». Или какой-то акафист прочитать, то есть время от времени менять молитвенную форму подготовки к причастию.

В нашей Церкви мы практически не привыкли молиться по четкам. И относимся к четкам с особенным пиететом. Мы видим человека с четками в руках и спрашиваем, есть ли у человека благословение на молитву по четкам, как будто четки – это что-то космическое, как-будто, если человек начинает молиться по четкам, то он сверхчеловеком становится. Да ничего подобного! Посмотрите на Грецию, где у каждого на ручке висит маленькая тридцаточка.

РЕПЛИКА: А кто-то вообще ходит, весь обвешанный четками.

Отец Алексей: Необязательно всем показывать четки на своей шее. Но иметь в руках четки, но молиться по четкам, постоянно обращаться к иисусову имени в иисусовой молитве – это же тоже молитва. Почему нельзя просто дома встать – или сесть, если ноги болят – перед иконой и внимательно прочесть 100 иисусовых молитв? Разве это не подготовка?

Готовиться к причастию можно по-разному. Кому-то легко на сердце лежат и эти каноны. Кто-то вместо канона может прочесть Акафист Иисусу Сладчайшему, кто-то – акафист Божьей Матери, кто-то – канон празднику. Открыть в интернете и прочесть канон празднику, то есть ты читаешь канон праздника той службы, на которой ты будешь причащаться. В храме ты канон обычно мало слышишь и мало понимаешь.

У нас есть такое богатство! И церковные каноны, и каноны на повечерии, умилительнейшие каноны Божьей Матери, каноны Спасителю, совершенно чудные покаянные каноны среды и пятницы из Октоиха. Менять можно все. Можно по-разному относиться к своему молитвенному правилу. Вы поймите, молитвенное правило надо всегда освежать. Нельзя все-время бубнить одно и то же, ведь это лишает смысла нашу молитву.

И следующий вопрос это вопрос о нашем покаянии. Исторически сложилось так, что сегодня наша исповедь мыслится в неотъемлемой связке с причастием Святых Христовых Таин. И хочешь или не хочешь, но мы так воспитаны, у нас сложился стереотип, что без исповеди я подойти к причастию страшусь, мне не по себе. Как же я пойду, а вдруг я недостоин? А вдруг во мне что-то такое есть, что я не имею права? Самовольство или что-то иное... Действительно практика исповеди складывалась веками именно как исповедь-причастие, исповедь-причастие. Как я могу прийти к Богу неисповеданным? Нераскаянным?

Мне кажется¸ вот о чем следует подумать. Я точно знаю, что большое количество людей перестают исповедоваться и причащаться, потому что они не могут так часто исповедоваться. Перед причастием надо исповедоваться, и люди не приходят на исповедь, потому что им нечего сказать, а формально исповедоваться они не хотят. И они отодвигают от себя момент исповеди, пока в них внутри не родится что-то, что действительно рождает в них необходимость прихода на исповедь.

Вторая мысль. Исповедь превращается в некое делание, которое чаще всего снимает с человека ответственность за его жизнь. Если человек имеет возможность исповедовать часто, то он достаточно легко сам себя прощает. Ведь грехи-то у нас чаще всего небольшие, смертных-то грехов христиане в большинстве своем, слава тебе Господи, не совершают или совершают редко. Обычные человеческие грехи мы совершаем ежедневно, более того, мы совершаем их так же активно, как если бы мы не исповедались. Исповедь здесь ровно ничего не значит, кроме того, что человек дает себе возможность: « Эх, обидел! Сделал не то. Надо будет не забыть сказать. Запишу себе».

Представьте себе такую вещь: если бы та практика причащаться четыре раза в год существовала не по отношению к причастию, а по отношению к исповеди? Причащаться можно сколько хочешь, а вот исповедоваться – только четыре раза в год? Мы бы еще 10 раз задумались. Согрешил, следующий раз покаешься только Великим постом, и живи с этим, ходи с этим грузом. С этим грузом ты еще десять раз подумаешь, повторить ли тебе это или нет. Практика бесконечного исповедания перед причастием рождает христианскую безответственность, и сама подготовка к причастию лишается смысла. Те ревнители, которые говорят, что эта практика невозможна, этого не понимают. Как же так, говорят они, если часто причащаться, то можно привыкнуть. Но страшнее привыкнуть к исповеди, потому что исповедь это очень человеческое дело, которое от нас зависит. А милость Божия от нас не зависит, приступая к причастию нам надо только иметь сердце сокрушенно и смиренно и мир с другими людьми.

Получается, что человеку по большому счету исповедоваться часто а) ненужно б) вредно. У нас, христиан, есть возможность исповедовать свои грехи и жить покаянием ежедневно. Свое собственное покаяние мы приносим Богу каждый день. Разве мы не исповедуем перед Ним грехи? Разве это не является участием в таинстве покаяния? Разве это не само покаяние? Разве это не таинство? Таинство, которое живет с нами постоянно, но имеет свое завершение в таинстве исповеди, когда человек открывает свои грехи перед священником и Церковью. Но до этого надо дорасти, дожить, дозреть.

И поэтому когда мы спрашиваем о том, как нам надо исповедоваться, перед каждым причастием или не перед каждым, ответ такой: как хотите. Если у кого-то есть необходимость исповедоваться перед каждым причастием, ради Бога, пожалуйста. Но тогда каждый раз это должно быть неформально, искренне, глубоко, это каждый раз должен быть уже результат, и тогда должен быть духовный рост, и тогда должно быть какое-то преодоление, и так далее.

Если я каждый раз понимаю, что я недостоин, что я согрешаю, для этого у меня есть свое каждодневное предстояние перед Богом, где я приношу свое нечестивое сердце и свои нечестивые помышления перед Богом и прошу Его помочь. И я в этом покаянии живу и зрею. И когда я дозреваю в этом покаянии до того, что меня тошнит от самого себя, и дальше я с этим уже точно жить не могу, тогда я прихожу с этими словами на исповедь и каюсь, и тогда что-то во мне меняется и рождается.

Практика жизни священника всегда призвана давать некий образ. Сегодня в апостольском послании к Тимофею апостол Павел говорит: "Чадо Тимофее, образ буде верным и словом, и делом, и жизнью своею…" .

Образ жизни священники всегда является и должен являться образом того, как надо жить христианину. Священник должен являть образ жизни во Христе. Практика нашей священнической жизни такова: священник причащается на каждой литургии, которую он служит. Более того, если священник служит литургию и по каким-то соображениям на ней не причастился, он извергается из сана, потому что в своем служении он солгал Богу. Итак, священник причащается на каждой литургии, но священник исповедуется тогда, когда это является для него серьезной внутренней необходимостью. Мы исповедуемся достаточно редко, официально перед духовником нашей епархии – два раза в год Великим постом и рождественским. Вот так и попробуй поживи с таким грузом...

И поэтому мы предлагаем вам, наши дорогие прихожане, серьезнее относиться к таинству исповеди, быть честнее к самому себе, не превращать исповедь в набор расхожих фраз, не превращать исповедь в пропуск к причастию, а жить покаянием. Исповедь – это таинство, в котором мы участвуем, это момент когда мы созрели, пришли и открыли себя перед Богом и священником для того, чтобы жить дальше во Христе Иисусе, Господе нашем.

На этом моя пламенная речь заканчивается.

Отец Александр: Я добавлю буквально несколько слов к осмыслению таинства. Александр Леонидович говорил, что через покаяние люди принимались обратно в Церковь после отречения от Христа, после грехов, которые извергали человека из церковного общения. Эта же мысль осталась и в нашем таинстве. Священник молится Богу: «Примири и соедини его святей Твоей Церкви, о Христе Иисусе Господе нашем». То есть понимание таинства никуда не делось, в наставлении духовника своему духовному чаду говорится, что оно крестилось вторым крещением.

Исповедь – это действительно судьбоносный этап, это начало новой жизни, и это единственное возможное понимание таинства. Но нельзя рождаться каждую неделю или два раза в неделю.

Отец Алексей: Мне бы хотелось сделать небольшую, но очень важную ремарку к тому, что я сказал. Или, может быть, отец Александр скажет?

Отец Александр: Я уже сказал, что исповедь мыслится как второе крещение, как таинство соединения с Церковью. Если человек крещен в глубоком детстве и милостью Божией начинает церковную жизнь, то вдумчивая исповедь за все прожитые вне Церкви годы жизненно необходима. Хорошо бы, чтобы человек нашел время не во время литургии подойти к священнику, когда у того нет физической возможности, а вечером или в любое другое время. Обязательно надо предупредить священника: «Батюшка, я исповедуюсь впервые». Священник ему поможет советом, направит его покаянные чувства в нужное русло. Вот это обязательно и необходимо. Тогда исповедь действительно становится вторым крещением, таинством, возвращающего человека в Церковь. Приобретя определенный навык церковной жизни, человек сможет применять все то, что говорил отец Алексей.

Отец Алексей: Мне кажется, что это касается только тех людей, которые только делают первые шаги в своей духовной жизни. Для таких людей мне кажется полезным опыт исповеди перед каждой литургией. Потому что в этой встрече со священником, в этом исповедальном разговоре священник просто учит человека основным духовным реалиям, рассказывает, что делать, чего не делать, предупреждает о духовных опасностях. Когда у человека еще нет опыта духовной жизни, нельзя дать человеку возможность легко в свободе существовать, потому что человек не знает, что это вообще такое. Нельзя пускать в плавание того, кто плавать не умеет: тех людей, которые  только-только переступили церковный порог, которые неопытны в молитве, которые не понимают смысла богослужения, которые не имеют навыка в различении духов. Мы говорим о том, что мы без исповеди можем подходить к причастию или исповедоваться не так часто. Многие не понимают, почему юноше и девушке, которые горячо любят друг друга, нельзя жить вместе как супругам. Мне приходится долго объяснять. Есть какие-то вещи, когда священник может и отлучить на время от причастия и дать время на осмысление духовного роста, на исправление своих ошибок. Мне кажется, что на том уровне, когда церковная жизнь это только начало, когда нет регулярных духовных навыков, регулярная исповедь может быть очень полезной. В частности, исповедь – это инструмент продолжающейся катехизации людей, которые входят в Церковь. Недостаточно перед крещением провести 3-4 беседы, исповедовать и причастить, надо, чтобы человек врастал в ткань церковной жизни, и, мне кажется, что такая исповедь может и должна иметь место.

Отец Александр: Мы с отцом Алексеем никому не запрещаем исповедоваться так часто, как он считает для себя необходимым. Никого от исповеди мы не отлучаем.

Отец Алексей: Каждый может исповедоваться, когда он хочет.

ВОПРОС: Наверняка, у многих людей есть липкие грехи, в которых ты на исповеди каешься, а через какое-то время они опять тебя настигают. И если часто не исповедоваться, то мелкие грехи начинают тебя поедать. А после того, как исповедался и причастился, ты можешь какое-то время бороться с ними. Это к вопросу о том, что тебя от самого себя тошнит: ведь ты постоянно повторяешь одно и то же. Очень медленно происходит изменение. Как быть? Чаще исповедоваться?

Отец Алексей: Нет, я не думаю, что если чаще исповедоваться, человек  станет лучше. Психологически человек может себя после этого чувствовать более уверенно, но это не значит, что поменялась форма жизни. Если понимаешь, что в тебе болит, надо усиливать молитву и внимание к себе самому. Хотя не исключено, что человек нуждается в исповеди и, пожалуйста, приходите на исповедь. Только чтобы это было честно.

ВОПРОС: В контексте исповеди как быть с маленькими детьми – 8-9 лет.

Отец Алексей: А точно так же. Особенно маленьким детям, которых родители регулярно толкают на исповедь. Но дети глубже и острее переживают грехи. Иногда ребенку достаточно сказать одно слово, но понятно, что он глубоко покаялся. Поэтому здесь так же. Впрочем, ребенок в отличие от взрослого может лукавить. Если ребенку дать возможность, то он не пойдет. Ребенка я бы, может быть, даже подводил. Ребенку всегда важно просто встретиться глазами со священником, и в этом смысле, может быть, имеет смысл детей подводить к исповеди почаще хотя бы для того, чтобы ребенок пообщался со священником. Для взрослого человека понятна проповедь, понятны какие-то части богослужения, взрослый человек может взять и почитать книжечку, а у ребенка такой возможности нет. Он воспринимает все опосредованно – через родителей. Мне кажется важным дать ребенку возможность пообщаться со священником, но не насильно. Есть дети, которые не готовы к исповеди и для которых исповедь является серьезным психологическим испытанием. Если ребенку тяжело исповедоваться, и он боится исповеди, потому что он боится наказания, то тогда оставьте ребенка в покое. Пускай он причащается и постепенно дорастает до того, чтобы исповедоваться.

ВОПРОС: Лучше взять у священника благословение на это?

Отец Алексей: Лучше подойти.

ВОПРОС: А взрослому?

Отец Алексей: Необязательно. В некоторых храмах принято подходить под благословение. Я не вижу в этом большой необходимости, но если вы понимаете, что делаете, пожалуйста.

ВОПРОС: Бывает, иногда приходишь к причастию, а у священника в глазах вопрос: «А ты исповедался?».

Отец Алексей: То, о чем мы с вами говорим, это здесь. Это не значит, что это так же легко и просто в любом другом месте. В этом смысле можно нарваться на непонимание, на традиционное понимание того, как это делается. Если вы приходите в другой храм, то из чувства такта и уважения, будьте любезны, исповедуйтесь, чтобы не вызывать вопросов и недоумения.

ВОПРОС: В некоторых храмах говорят так: «Если вы увидели, что человек идет к Чаше без исповеди, остановите его». Но многие приходят в первый раз и…

Отец Алексей: В этом смысле мы в нашем храме прекрасно видим и знаем, кто подходит к Чаше. Я десять раз спрошу у незнакомого человека, был ли он на исповеди. И я так и делаю, когда вижу незнакомого человека, которого не видел в храме и на исповеди. Конечно, я спрошу у него, кто он такой, и я не дам ему причащения, если он «левый» человек.

ВОПРОС: Так причаститься это грех?

Отец Алексей: Как пишет апостол Павел в своем послании: недостойно причащающийся…

Отец Александр: Причащающийся без рассуждения - причащается в осуждение. Говорят, что от этого многие болеют и умирают. И поэтому, когда человек не знает, куда он идет, просто идет за всеми, это все-таки категорически недопустимо. Такого человека надо остановить, объяснить, пусть придет через неделю с пониманием того, зачем он это делает.

ВОПРОС: У меня формальный вопрос. Обязательно ли читать Последование за несколько часов, или можно это делать в другое время?

Отец Алексей: Да хоть всю неделю. В понедельник одну молитву прочли, во вторник – один канон, в четверг – три молитвы к причастию, в пятницу – еще три молитвы, в субботу – еще две, в воскресенье с утра – еще одну.

Отец Александр: «Я готовился, но не причастился. Через два дня это еще действует? Мое последование не просрочено?» Нет, не просрочено.

ВОПРОС: Бывает, что у человека от неопытности вместо исповеди получаются психологические беседы.

Отец Алексей: Бывает. Они непонятно на что отнимают у священника кучу сил. Исповедь это все-таки исповедь. Когда человеку надо о чем-то поговорить, лучше это делать отдельно, не в дни исповеди.

ВОПРОС: Мне подруга говорит: «Я воспринимаю священника как психолога. Случилось у меня что-то, я приду».

Отец Алексей: Лучше всего всегда идти по адресу.

- Но она продолжала настаивать на своем.

Отец Алексей: Потому что священник – это то же самое, только бесплатно. Наверное, должно существовать время для разговора с людьми на разные темы. Мы живем в конфликтное время, у нас возникают конфликтные ситуации, из которых мы не знаем, как выйти и как поступить. Мне кажется нормальным, когда священник разговаривает со своими прихожанами.

РЕПЛИКА: В прошлое воскресенье один мальчик очень искренне раскаялся. Он подошел ко мне и сказал, что не знает, что делать и убегает от мамы. Ты подойди к ней, попроси прощения. Но ведь я потом опять то же самое сделаю! Я сказала, что для некоторых людей даже попытка исправить грех тоже засчитывается. Давайте брать пример с наших детей!

ВОПРОС: А почему сложилось представление о том, что частое причащение это неблагочестиво?

Отец Алексей: Потому что говеют все вместе, значит, если ты говеешь один, то это неправильно, надо говеть, когда все говеют.

ВОПРОС: Есть праздничные недели…

Отец Алексей: Да, например святочная неделя, когда нет поста. Во многих храмах на этой неделе не причащают, потому что надо поститься, а какой пост на Светлой?

Отец Александр: Неподготовленным людям лучше подготовиться к первому причастию по-человечески. А немощным людям священник посоветует свою форму подготовки к причастию.

Отец Алексей: Но не надо делать из таинства причастия иллюзию: если ты причастишься, тебе будет хорошо. Я категорически против этого.