Главная » История » Возрождение » Собирание общины

 

 



СОБИРАНИЕ ОБЩИНЫ




А теперь вернемся назад, в 1993 год, когда силами Владимирского братства храм был более или  менее приведен в порядок. Чистые стены, хоть периодически и покрываются пятнами от сырости,  но скромный деревянный иконостас и алтарь предела Владимирской Божией Матери освящен, службы проводить можно. Колокольня  и Владимирский предел стоят обезглавленные, но возвышается крест над главным куполом храма. Двор еще завален строительным мусором,  бывший приходской дом во дворе храма заселен не самыми дружелюбными жильцами, но приходу выделен просторный подвал, в котором можно передохнуть после службы и попить чаю.  Можно сказать – жизнь налаживается.

В это время в Москву из Каширы вернулся молодой священник  Алексей Уминский.  Сейчас его многие знают. По субботам  на ТВЦ он ведет телепередачу «Православная энциклопедия»,  является членом  редакционного совета журнала «Альфа и Омега» и духовником Свято-Владимирской православной гимназии. А в то время это был никому не известный 34-летний  священник, только три года как рукоположенный. 

Он рос в обычной советской семье, родители были не верующими, но с настоящими глубокими нравственными устоями. А в педагогическом институте имени Крупской на факультете романо-германских языков он встретил верующих людей,  стал читать Евангелие и много других ранее ему неизвестных  книг, и постепенно стал обращаться к Богу. В 1980 году Алексей крестился и к окончанию института был уж сознательным христианином. 

После института отец Иоанн Крестьянкин  благословил Алексея Уминского  работать в школе и, видимо, не случайно, потому что в дальнейшем, уже будучи священником, ему пришлось участвовать в создании православной гимназии и стать сначала  ее директором, а потом  – духовником. В конце

восьмидесятых годов, он уже сознательно выбрал для себя путь священства, поехал в Псково-Печерский монастырь и получил на это  благословение  отца Иоанна. 

Рукоположили отца Алексея  в 1990 году и сразу послали, можно сказать,  на передовую – настоятелем Успенского собора в городе Кашире, который был захвачен Богородичным центром. Пришлось его освобождать, буквально отвоевывать, и потом как-то налаживать в нем приходскую жизнь. До сих пор он поддерживает отношения со своими прихожанами из Каширы. Они приезжают к нам по большим праздникам, и обязательно – на именины настоятеля, привозят подарки, пироги и соления. Нам очень дороги их верность и неизменная  любовь к отцу Алексею.

Через три года отец Алексей перевелся в Москву и стал клириком храма святого князя Владимира, а в 1994 году был назначен также исполняющим обязанности настоятеля храма святой Троицы в Хохлах.

Во время реставрации храма службы в нем стали невозможны, и  вся жизнь общины сосредоточилась во Владимирском храме. Там служил и исповедывал отец Сергий, духовный отец большинства членов прихода, в том числе и отца Алексея. На всенощную в субботу,  воскресную литургию и большие праздники собиралась вся община, служили три священника и дьякон. На клиросе –  прекрасные певчие под руководством опытного регента. Только ради того, чтобы послушать их пение, можно было придти в храм. Иконостаса еще не было, а только деревянная перегородка, затянутая холстинами, и несколько икон, но это создавало атмосферу какой-то первохристианской веры и простоты.  Всех, кто впервые попадал в то время во Владимирский храм, привлекали   благоговейное служение,  красота церковного пения,  глубина проповедей, дружба прихожан. Душа тянулась к этому храму, уходить из него казалось невозможным. А община, сплоченная годами соборной молитвы и совместного  труда, не могла разорваться на две части.

И получилось, что с такой  любовью восстановленный Троицкий храм  остался в стороне от молитвенной жизни общины.   Конечно, по воскресеньям в храме служили раннюю литургию,  но приходили на нее обычно несколько человек, которые по каким-то причинам не могли придти на позднюю службу во Владимирский храм. Во Владимирском проходили  и все праздничные службы. А новые прихожане в основном и не догадывались о  существовании другого храма, стоявшего совсем недалеко за углом в тихом безлюдном  Хохловском переулке.

Однажды, осенью 1995 года после службы во Владимирском храме отец Алексей попросил прихожан, которые восстанавливали и были заинтересованы в судьбе Троицкого храма, придти на собрание. В  просторном пустом  приделе  на лавочках сидели человек пятнадцать  и слушали горькие слова о том, что храм стоит пустой,  что он не возродится, если никто не будет в нем молиться. «Мы здесь никого даже не крестили… только отпевали…»

Такая боль была в его словах, что не услышать было невозможно. Люди откликнулись,  человек десять-пятнадцать, но стали ходить на воскресные литургии: и прихожане Владимирского храма, и те, кто  не врос прочно в общину и исповедовался у отца Алексея или знал его по служению в Кашире.

Поначалу даже тех, кто год или два ходил во Владимирский храм, душой тянуло обратно. Но недолго, потому что в новом храме началась своя полноценная и подлинная жизнь. Постепенно «владимирцы» вернулись к себе, они уже не могли оторваться от  своего духовного отца, хотя и считали Троицкий храм своим. Наша связь с Владимирским приходом никогда не прерывалась, мы  помним  их труд по восстановлению  Троицкого храма, на всех праздниках они – наши самые желанные гости. 

Тех, кто считал себя прихожанином только Троицкого храма, было человек десять, от силы пятнадцать. И отцу Алексею пришлось формировать свой приход. А как это сделать? В центре Москвы на каждом углу – храм, а население очень малочисленное. Рядом с храмом только  два жилых дома, в переулке нет ни магазинов,  ни городского транспорта, метро далеко, так что даже случайные прохожие редко появляются в Хохловском переулке.  Перед глазами был пример Владимирской общины, но как нельзя прожить чужую жизнь, так же нельзя  скопировать  и жизнь другой общины, это всегда будет свой собственный опыт:  другие люди, другие проблемы, новые ошибки и удачи.

Недавно в одном интервью отца Алексея спросили, как получилось, что собралась такая дружная большая община, прилагал ли он к этому усилия, или все получилось само собой. Конечно, прилагал,  – ответил наш настоятель. Когда мы, прихожане, просто жили сегодняшним днем, решая сиюминутные проблемы,   он понимал, что надо  употребить все усилия на то, чтобы людям захотелось быть вместе, чтобы их объединяла Евхаристическая жизнь и жизнь после службы. Он занимался бесконечными ремонтами и материальными проблемами, но первой его заботой было пастырское служение.

Говорят, каков поп, таков и приход. И в этом смысле наша община не исключение. Поэтому, наверное, стоит  передать обращенные  к нам слова нашего настоятеля о том, как он понимает  приходскую жизнь. Они были сказаны значительно позже, но, оглядываясь назад,  видишь, как с самого начала эти принципы  неуклонно проводились в жизнь.

И самое главное, о чем говорил и не устает повторять наш настоятель,  – это евхаристическая жизнь общины: приходское собрание должно быть литургическим, приходя в Церковь, мы приходим соединяться со Христом,   

«Люди становятся приходом, Церковью, не когда они собираются в Церковь, чтобы решить какие-то свои отдельные проблемы, не тогда, когда их записывают в список прихода, и не тогда даже, когда священник читает этот список на Литургии, а, прежде всего, тогда, когда они собираются вместе у Чаши Христовой. Именно тогда мы становимся Церковью, и Христос нас всех соединяет с Собой и друг с другом».

С самого начала было принято, что никакие важные дела и самые серьезные проблемы  не должны  заслонять самого главного, того,  зачем мы пришли в храм.  Все это впитывалось постепенно,  из проповедей, бесед, наставлений на исповеди. Конечно, воспитывала сама служба. Благоговейное служение тех, кто находился в алтаре, от священника до младшего алтарника  передавалось и молящимся.

Ходить по храму во время службы, болтать или шуметь было не принято. Да и шуметь-то особенно было некому. На воскресных службах все молящиеся умещались вдоль одной задней стены просторного Владимирского придела. Конечно, случалось и  разговаривали… конечно, отвлекались…  ведь все знакомые и родные рядом. И сколько текущих дел и наболевших проблем  надо обсудить. Но все-таки – главное было там, где за скромной деревянной перегородкой совершалось главное Таинство Церкви.

Проповеди произносились не  в конце службы, а после чтения Евангелия. И каждое слово, казалось,  относилось именно к тебе, ранило или вдохновляло, но не оставляло равнодушным. «Ах,  какие мы счастливые, что можем это слышать, и впитывать, и уносить в душе,  – думали мы все –… но нас так мало…» И так  хотелось сохранить каждое слово и поделиться с другими. И тогда взяли благословение записывать проповеди на магнитофон.  Техника была неказистая, диктофоны хрипели, ломались,   часто не хватало денег просто на новую пленку, но то немногое, что удалось записать, мы бережно  храним, как память о незабываемых днях «детства» нашего прихода.

Огромным счастьем первых лет была возможность частой и неторопливой исповеди, ведь нас было очень мало.  К аналою никогда не выстраивалась очередь, кто-то шел первым, кто-то хотел еще подумать или помолиться, кого-то сам священник вызывал первым, зная его обстоятельства или немощь.  Бывали, конечно, и обиды: «Что же меня-то не зовут!» Но обиды проходили, а традиция не торопиться, не толпиться около аналоя, не выстраиваться в суетливую очередь сохранилась. 

Исповедь была одним из самых важных событий в жизни прихожан. Постепенно мы привыкли,  что исповедоваться лучше  вечером после всенощного бдения, а не второпях утром перед литургией, и исповедь стала  необходимой составляющей жизни.

«С самого начала очень важно понять, что мы приходим на исповедь не для того, чтобы жаловаться на обстоятельства нашей жизни, рассказывать, как нам тяжело и что трагического случилось с нами и нашими родственниками. На исповеди должны решаться, прежде всего, духовные проблемы: как мы молимся, как мы боремся с грехом, как мы побеждаем страсти или поражаемся ими. Но если мы не ставим для себя задачи спасения своей души, тогда мы неисправимы, тогда раз от разу к нам приходят одни и те же болезни, одни и те же беды».

Но на самом деле, сколько же проблем приносили мы  нашему батюшке, сколько недоумений, сложных жизненных ситуаций и неожиданных вопросов приходилось ему разрешать  и на исповеди, и в беседах после службы и даже  дома по телефону.

– Батюшка, можно с вами поговорить?

Вздохнет и садится с тобой на лавочку, и неизвестно, сколько продлиться беседа, пять минут или час. А невдалеке уже ходит кругами следующий, ожидая своей очереди.

 Большинство из нас в то время было неофитами, только несколько человек знали отца Алексея еще по его служению в Кашире.  И, наверное, поэтому батюшка начал не с воскресной школы для детей,  а с бесед о духовной жизни для взрослых.

В первые же годы прихожанкой Владимирского храма Ритой Проскуровой была написана  икона Божией Матери «Взыскание погибших». Мы и были теми «погибшими»,  только вступившими на путь новой жизни, и каждый четверг  ходили на молебен с  акафистом  молиться Матери Божией за себя и своих нецерковных родных и близких. После акафиста и проводились беседы. В полутемном храме собиралось человек пять-десять, а отец Алексей в  старенькой вязаной жилетке, уютно засунув руки в кармашки, стоял перед нами, лишь  иногда опираясь на клиросный аналой, и рассказывал  о Таинствах Церкви. И они раскрывались удивительным образом, вплетаясь в богословие и историю Церкви, в смысл духовной жизни, переставая быть какими-то отдельными явлениями, входя в нашу собственную маленькую  жизнь и освящая ее великим смыслом.  Эти беседы не забыть никогда. Ни в какой книге не могли бы мы получить такого живого понимания веры,  Церкви и  нашего личного участия в ее жизни земной и небесной.



Для некоторых это была первая в жизни возможность поговорить  со священником, задать любые, самые нелепые, но серьезные вопросы…Кроме того, необходимость быть в четверг на беседе приучила ходить на акафист, и кто знает,  как важно это было для каждого из нас, каких бед и искушений мы избежали, молясь каждый четверг у иконы Богородицы.

Еще одним важным моментом   в формировании общины были наши маленькие дела, которые на самом деле делали очень большое дело.

Получить первое благословение что-то сделать в храме казалось великой честью. Видя, как что-то делают другие,  хотелось и самим… но можно ли мне?..  доверят ли?... Все что делал до прихода в Церковь, казалось мелким и ненужным, свои способности –  сомнительными,  умения –  не имеющими никакой ценности  в этом новом мире.  Но оказалось, что всё и все пригодятся, что ты здесь нужен,  и это воспринималось с удивлением и благодарностью.

Сейчас принято говорить о том, как непозволительно богата Церковь,  а мы на  собственном опыте узнали, как же она бедна. Пожертвований едва хватало на коммунальные платежи, а все остальное приходилось делать своими, и чаще всего, одними и теми же  руками. 

На первых порах приходилось много шить. У отца настоятеля было одно единственное облачение. Вероятно, когда-то оно было желтым, но так затерлось от времени, что выглядело буро-коричневым, оплечье обвисло, а с обтрепанных поручей свисала  бахрома. Мастерских еще не было, а если и были, у нас не хватило бы на них денег. Поэтому пришлось учиться.  Материалы были относительно дорогие, купить красивую, особенно греческую, ткань казалось немыслимым расточительством, поэтому ездили на фабрики, чтобы купить материал и нитки подешевле, связывались  с торговцами, привозившими галуны из-за границы, экономили буквально на всем.

Шили под руководством матушки Надежды из Ивановского монастыря. Она казалась очень строгой, мы ее боялись и старались до мелочей делать все точно так, как она велит.  Хотя она была совсем  не строгая,  просто мы очень трепетно относились к этой работе и боялись хоть на миллиметр отступить от «канонов».

Однажды одна портниха, учившая нас шить подрясники,  сказала по поводу не очень удачного подризника: «Да ладно, сойдет и  так. Кто вас видит в ваших Хохлах...» И действительно… кто нас видит…  но  как обидно было это слышать! И в душе решили – будут у нас и красивые облачения, и иконостас… и все-все-все!  Ведь храм – это дом Божий, где бы он ни стоял, на главной площади или в глухой деревне, и все в нем должно быть прекрасно. И неважно, когда это будет, просто каждый день ставил свою конкретную задачу, и прибавлялся  еще один кирпичик в строительстве нашего общего дома.

 Убирать храм – работа трудная, но невероятно благодатная. Камни  были еще старые, выщербленные, приходилось по часу по два ходить согнувшись или передвигаться на корточках, отскребая пол от воска. А еще чистить подсвечники…протирать пыль и стекла…  Но уборка в храме казалась нам  одним из самых умиротворяющих и благодатных дел. Есть ли другая возможность побыть одному в тишине пустого храма? Тяжесть и незаметность этого послушания окупалась радостью, и храм становится не посторонним, а своим родным домом, и появлялась ответственность за все, что в нем происходит.

Самой большой радостью помнится благословение нам, женщинам,  убрать еще не освященный Троицкий алтарь… Мы в алтаре! Мы больше никогда сюда не войдем, но сегодня мы получили такой несказанный подарок!  И мы скребли его с замиранием сердца.

Отец настоятель говорил, что в Церкви невозможно ни с кого ничего потребовать, любое дело выполняется только добровольно, по любви, с желанием послужить Христу. «Ведь вы же свободные люди, мы никого не заставляем. Не хочешь - не делай. Но если взялся за дело - то делай». И мы делали. Надо ли украсить цветами плащаницу…  или березками храм к пристольному празднику… или побелить стены…  или приготовить трапезу… 

Святые отцы говорят, что послушание превыше поста и молитвы. Кто взял на себя послушание, должен оставить свои дела на то время, когда он его несет, и с упорством довести его до конца, тогда работа принесет не только практическую пользу, но и духовную радость. Но как это  сложно, – научиться жить в Церкви, изменить свой характер и привычки,  научиться слушаться и хоть немного смиряться, оставить свои, даже благие «хочу». Быстро это не происходит.

«А делать надо не так, как тебе захотелось - захочу-ка я сейчас, чтобы это в церкви было, захочу-ка так нашу духовную жизнь устроить, как мне кажется правильным – такое отношение надо сразу отложить в долгий-долгий ящик. В церкви надо делать то, на что тебя благословляют, по послушанию, со смирением и любовью, нравится или не нравится, и очень четко, очень тщательно. Благословили сделать что-то к определенному времени, будь добр, умри, но сделай. А на других не смотри, только делай то, за что сам взялся».

Вспоминаются слова одной девочки:  «Я очень долго оттирала свой подсвечник, и мне так хотелось посмотреть, как почистили другие… но я себе не позволила. Нехорошо сравнивать». Вот на таких, казалось бы, маленьких делах, мы учились азам приходской жизни, иногда бунтуя, иногда унывая, но, в конце концов, с благодарностью принимая простые и важные уроки служения в Церкви. И учеба эта бесконечно продолжается.

«Никого не осуждай. Ни с кем не ругайся. Внимай самому себе. Не обижайся на других, не думай, что вот я делаю, а другие не делают. Думай о том, что послушание, которое тебе дано, это то, что приводит тебя ко спасению, что помогает тебе в твоей духовной жизни».

Постепенно, общаясь в таких небольших делах, мы знакомились, становились друзьями, и, наконец, стали чувствовать себя одной семьей.  Мы проводили вместе все выходные – в храме,  вместе отдыхали, делили радости и проблемы.


Это было время всего первого – первые паломничества, первая Пасха, первая трапеза, первый детский праздник…  Опыта ни у кого не было, все начинали с нуля, это было, с одной стороны, трудно, но  приносило радость постоянного творчества. Нам было радостно все, что с нами происходило – и внутренние открытия, и обретение духовного отца,  и открытие для себя приходской семьи и  духовного братства.

И вот в 1998 году – первая Пасха, которую мы будем праздновать уже не во Владимирском,  где соборно служили все священники братства, а в  нашем храме. Событие, безусловно, значительное и радостное, но и тревожное: ведь отцу Алексею придется служить одному… Мы все помнили Пасху во Владимирском храме – полный храм прихожан, «солидный» крестный ход,  несколько священников, дьякон,  красивые облачения… Как украшал праздничную службу  их прекрасный хор,  а у нас то…  три-четыре необученных человека и милая неопытная регент Катя Каширина, которая не знала, как ей справиться с такими «певцами».

На пасхальной заутрени  священник переодевается несколько раз, пока не останется в красном. А  у нас  облачений  было всего два – старенькое желтое и одно новое белое, остальные  принесли из Владимирского храма.  Но и «владимирцы» в то время были не очень «богаты»,  облачения были старенькие и выцветшие.  И тут же родилось в душе решение:  к следующей Пасхе  будет у нашего отца красивое облачение, чего бы нам это не стоило! Ведь Пасха – это праздников праздник, которого с нетерпением ждешь весь год.

И вот мы с волнением ждем: как же будет у нас?  Но такой радостной Пасхи, как та, первая, пожалуй, больше не было.  Еще во время нашего скромного крестного хода мы немного нервничали и видели, что нервничает отец Алексей.  Но с первым возгласом у дверей храма – Христос Воскресе! – захлестнула такая радость и любовь, что  отступили все тревожные мысли.  Началась заутреня.   Мы стояли в центре Владимирского предела, вокруг оставалось еще много свободного места, и батюшка так весело «легкими шагами», как написано в уставе, пробегал вокруг нас по храму с кадилом, что от радости замирало сердце.

Никто не обращал внимания  на не очень стройное пение клироса, потому что пел весь храм. Мы этого даже не замечали, словно какой-то волной подхватывало, и все пели даже не зная всех слов, путая мелодию… но молчать было невозможно, так пела душа. Один гость  потом спросил: «У вас так принято – соборно петь?»  Нет, не принято ... просто пелось…  

Но гости приходили только по праздникам, а каждый день храм был пустой.  Отец Алексей иногда грустил по этому поводу, и горестно шутил,  что на будничные службы сам приводит с собой молящихся, своих детей, чтобы было кого причастить. А мы утешали: «Вот Алексей Мечев, тоже  семь  лет в пустом храме служил…»

Но однажды, это было 30 сентября 99 года,  и мы загрустили. Пусто и холодно в храме. И решили молиться, чтобы  пришли в храм  люди. Сами быстренько сочинили молитву, составив из нескольких нам известных,  и прибежали к отцу Алексею: «Вот, батюшка, благословите молиться за прихожан настоящих и будущих». Он прочитал наше творение, покрутил бумажку в руке, свернул  и сунул в карманчик жилетки.

–  Что ж… давайте попробуем. Но если уж молиться, так всерьез. Будем читать по кафизме в день.

Надо было собрать 20 человек, чтобы каждый день вся псалтирь была прочитана. Люди наивно спрашивали: «А сколько времени читать?» «Всю жизнь…» «Ох…» Но все-таки набрали,  и тогда это стало нашим главным делом. Невозможно было даже помыслить пропустить хоть день,   даже падая от усталости, даже засыпая стоя, мы читали свою кафизму…

К сожалению, мы очень мало фотографировали, и фотографий того времени практически нет.  Не было у нас фотоаппаратов… да и некогда было об этом думать. Только успевай – жить… переделать все дела… перечувствовать все то новое и прекрасное, что происходит  с нами и вокруг нас. …


Так с нуля, начинал собирать отец Алексей свой приход и  воспитывать своих чад, началось формирование своих собственных традиций. Пусть нас было мало, но, тем не менее, община начала самостоятельно существовать. Мы были молодые, кто-то  –  возрастом, но все – душой,  и радовались своей молодости. Молодежь бестолковая… неофиты горящие … …   и с такой командой отец Алексей смело пустился в плавание.

Надежда Сахарова